Судьба — солдатская - Борис Орлов

Возвращались в роту не спеша. Варфоломеев, видя, что люди совсем выбились из сил, разрешил идти, не соблюдая строй. Все пошли, разбившись на группки — товарищ льнул к товарищу.

Опять, как до грозы, светило солнце. Его горячие лучи падали на мокрую одежду, и она парила.

Взвод, не зная короткой дороги к шоссе, двигался по лесной тропе, которая крутила по скатам холмов, заросших редкой сосной и елью, выводила на опушки, бежала среди кустарника… Но идти было легко — каждому прибавляло бодрости чувство, что сделали они все-таки большое дело.

Зоммер шагал следом за Бреховым — помкомвзвода шел рядом с Растопчиным и слушал, как тот рассказывал, какие у них на Кубани бывают грозы с градом. Зоммер приотстал. Жалел, что упустили второго немца. Чутким слухом уловил, как за спиной Сутин тихо возразил кому-то:

— Все равно он свой по крови, а своего убивать всегда жалко…

Зоммер сразу понял: о нем. И как-то тяжело стало ему идти. Облепленные грязью сапоги прилипали к глинистой дороге. Остро, ощутимо возникла проблема: как на него, немца по национальности, смотрят теперь его собратья по оружию? Видят ли они разницу между ним, советским немцем, и гитлеровцами?.. «Если отшвырнуть в сторону эмоции, то мне, пожалуй, и доверять теперь нельзя. Тут Сутин, выходит, где-то возле правды, — болезненно сморщившись, так, что обозначились на щеках белые пятна, заключил Зоммер и вдруг, возмутившись, вскипел: — Чушь какая! Какое имеет значение, кто я по национальности! Надо мне в душу смотреть, а не на физиономию!..»

Взвод подходил к шоссе, где поджидал его майор Похлебкин с конной охраной — ехал, видно, из третьей роты. Варфоломеев, увидав комбата, негромко крикнул:

— А ну, в строй!

И Зоммер, услышав команду, забыл обо всем на свете и приказал отделению строиться.

Взвод на ходу собирался в отделения… Когда до всадников осталось метров десять, Варфоломеев подал команду:

— Взво-о-од, стой! Смирно! Равнение на сре-е-е-ди-ну-у! — И побежал докладывать.

Похлебкин приподнятием плетки остановил его.

— А почему вы докладываете? С вами же политрук! — раздраженно произнес он. — Вы что, порядка не знаете? — И спешился.

Майор подозвал к себе Бурова. Играя плеткой в опущенной руке, выслушал, откуда движется взвод.

— Ну и дисциплина у вас, — когда политрук смолк, проговорил Похлебкин. — Убили какого-то паршивого немца и распустились. Я смотрю, толпа какая-то волочится из лесу, а не взвод. — Он смолк, посмотрел на Варфоломеева, который стоял возле политрука Бурова, на бойцов, старавшихся принять бравый вид, и вдруг скомандовал звонко: — Взво-од, слушай мою команду! Рр-авняйсь! Смирр-на-а! — А когда бойцы выполнили команду, глянул на Варфоломеева и сказал голосом, полным торжества: — Вот каким должен быть строй. Не понимаю, чему вас учили в мирное время?.. Со стороны вам надо было посмотреть, на кого вы походили. — И отдал команду: — А ну, проведите строй!

— В направлении к Вешкам? — спросил упавшим голосом Варфоломеев и, получив утвердительный ответ, подал соответствующую команду.

Превозмогая усталость, взвод, высоко выбрасывая ногу, сделал шаг, второй, третий… выйдя на шоссе, повернул к деревне, где стояла рота, и начал отбивать ногу по гладкому, накатанному, как стекло, асфальту. Похлебкин шел по обочине, чуть позади взвода. За ним следовал, еще не понимая, как вести себя, Буров, за спиной которого слышалось глухое разнобойное цоканье копыт похлебкинской свиты.

Прошли метров двести.

Похлебкин двигался, плотно сжав губы, отчего они сделались бескровными и тонкими, как ниточки.

Приотстав, он поравнялся с политруком и сказал, довольный тем, что видит:

— Ничего! Не разучились еще ходить. — И назидательно подчеркнул: — Подчиненные любят, когда с них спрашивают, и походят на военнослужащих при условии, если их держат в руках. Не будет этого, не будет и армии. Будут вооруженные толпы.

Буров молчал, а смолкнувший Похлебкин смотрел на легковую машину, которая мчалась со стороны Пскова на Лугу. Обдав взвод, а потом и Похлебкина с Буровым струей еще не согревшегося после грозы воздуха, она быстро удалялась по шоссе. Провожая ее взглядом, комбат обратил внимание на женщин, сидевших среди узлов и чемоданов.

— Бегут. Спасают свои драгоценные шкуры, — зло сказал он. — А кому они нужны? — И вдруг заговорил о семьях командиров батальона, оставленных в Пскове: — Не опасно там им будет? Надо бы как-то вывезти. Мои могут в Ленинград уехать. У других тоже есть где-то родня.

Буров, не спуская больших черных глаз с марширующего через силу взвода, томительно слушал рассуждения Похлебкина о семьях. В конце концов получалось, что в майоре заговорила мимолетная слабость. В действительности же все правильно: в штабе полка сидят люди, которые знают, когда и что надо делать. К такому выводу комбат пришел не потому, что не знал обстановки, сложившейся за эти первые дни войны по всей границе, с севера до юга, а потому, что привык за время службы в армии к строгому соблюдению субординации во всем и не представлял, как можно браться за то, что положено делать не ему. Надежду, что с семьями все утрясется, давало и другое. Ему казалось: вот — да об этом писали и в газетах — развернутся наши полевые части, подойдут из глубокого тыла резервы, до конца отмобилизуют армию, и тогда гитлеровцев остановят где-нибудь между старой и новой границами, а потом нанесут по ним мощный удар и погонят их восвояси…

И все же мысль о семьях взволновала Похлебкина. Интерес к марширующему взводу пропал. Майор даже перестал в такт маршу солдат похлестывать плеткой по голенищам своих начищенных сапог. Маленькими острыми глазами он еще смотрел в сторону взвода, но уже не любовался его четким, выверенным шагом.

Наконец комбат остановился. Подав плеткой знак подвести коня, он миролюбиво приказал Бурову:

— Можете следовать дальше. — И добавил: — Мне в штаб, к себе.

В это время Слинкин допел первый куплет популярной перед войной песни «Если завтра война…», и взвод могуче подхватил:

На земле, в небесах и на мореНаш напев и могуч, и суров…

Бурова слова песни обходили: он угрюмо о чем-то думал и ничего не слышал. Что это были за мысли, никто не узнает. Только никогда не забудется взгляд политрука. Думая, он холодно глядел на Похлебкина, который, легко забросив в седло тело, стеганул коня по крупу плеткой и понесся крупной рысью впереди преданно поспешающих за ним всадников.

Рота вернулась в Вешкино часа за полтора до ужина. Взвод Варфоломеева пришел последним. Холмогоров, узнав, что убили диверсанта, обрадовался, построил роту и объявил Зоммеру благодарность. Когда вычистили оружие, разрешил всем отдохнуть.

Уставшие и еще мокрые бойцы и командиры сняли гимнастерки и брюки, развесили их кто где смог и легли спать.

Ужинали позже обычного. После ужина Буров приказал старшине и Шестунину собрать всех бойцов и младших командиров на политбеседу. Сидя с Холмогоровым в небольшой учительской комнате, ставшей теперь их штабом и спальней, политрук рассудил, что лучшая тема для беседы «Военные действия Красной Армии и неминуемый крах гитлеровских войск». Они хотели уже идти к собранным в классе бойцам, но в это время крестьяне соседней деревни привели пойманного немца-диверсанта.

Буров поглядел на пленного. В его потемневших глубоких глазах появилось было любопытство, но оно тут же сменилось презрением и ненавистью. Вспомнился почему-то уезжавший от взвода Похлебкин. Бросив Холмогорову: «Займись с ним сам», он ушел проводить беседу.

Холмогоров решил немедленно доставить немца в батальон. Вызвав Варфоломеева, он приказал выделить человека с автоматом.

Варфоломеев назначил Сутина.

Ездовой уже подъехал к крыльцу на бричке, запряженной парой лошадей. Вокруг него столпились бойцы. Подшучивали:

— Почетный ты у нас человек!

— Тройку бы запряг — не кого-нибудь покатишь, самого что ни на есть фашиста.

— А он доро́гой тебе шею не свернет?

Ездовой, парень прямодушный, первого года службы боец, насмешек не понял. Сказал серьезно:

— Серко расковался… Некого запрягать.

Поднялся общий хохот. Ездовой, не понимая, в чем дело, сердито дернул за вожжу и проговорил ворчливо, глядя на лошадь, бившую передним копытом о землю:

— Но, ты-ы, Добряк, не дури!

А пленного в это время уже допрашивали; Холмогоров решил использовать Зоммера в роли переводчика и узнать у гитлеровца, не напарник ли он того, убитого, и с какой целью его перебросили к нам в тыл.

— Скажи ему, — говорил он Зоммеру, — если будет молчать, это отягчит его вину. Припугни. Спроси, был ли еще кто с ним и, если был, где его искать.

Зоммер перевел, поглядев на вошедшего Шестунина. Немец выслушал спокойно. Понял, что Зоммер немец. Сказал ему едко: